В 1920-30-е годы Советский Союз продолжал строить светлое и безопасное будущее для своих граждан, но иногда эти полезные начинания прерывались уничтожением неугодных власти людей и преступников. Казни совершались едва ли не сразу после приговора – потому приговоренные не успевали даже ничего пожелать. После войны репрессии ослабли. А во времена Хрущева и Брежнева смертников стало намного меньше, да и попрощаться с жизнью им уже, как говорится, разрешали.
Смертный приговор в разные времена
Наказание смертью во все времена проводили с показательной целью – публично, в назидание. Но когда казни становились уже массовыми – то их старались скрыть. Тогда применяли широкий «ассортимент» способов лишения жизни – сжигали заживо, четвертовали, топили и «просто» вешали виновных.
Так или иначе, соблюдение ряда условностей накануне и во время казни появилось у нас еще в Древней Руси. Например, «Уложение» 1649 года гласило, что приговоренные к смерти должны в течение 6 недель перед последним своим днем молить Бога о прощении, сидя в «покаянных избах».
Преступившие против государства, например, декабристы или народовольцы, тоже могли перед смертью написать прощальные письма своим родственникам, и даже повидаться с ними. Им разрешалось исповедаться, а перед казнью произнести прощальную речь для народа. Вплоть до Революции в России имели место условные проявления сострадания к смертникам вроде причащения и исповеди.
Но когда к власти пришли большевики, то людей стали расстреливать без всяких эдаких условностей – сразу после вынесения приговора. Никто не думал о том, чтобы хоть немного подготовить смертника к казни. Правда, были исключения, когда приговоренным сохраняли жизнь на какое-то время – ради следствия или еще по каким-то причинам.
В разгаре террора
На 1930-е годы пришелся самый разгар так называемого «Большого террора» — репрессий, которым сталинское правительство подвергло всех мало-мальски неугодных вождю людей. Осужденные на гибель имели право в течении 3 суток подать ходатайство о помиловании – но, как правило, почти все эти прошения не удовлетворялись. Например, правом на это воспользовался Лев каменев, а потом Григорий Зиновьев – конечно, их приговор остался в силе, уже через день после рассмотрения прошений Президиумом ЦИК СССР враги народа были ликвидированы.
Интересно, что существовал приказ Наркомата Внутренних Дел от 1935 года, согласно которому в некоторых регионах Союза фотографировали смертников перед расстрелом. Зачем? Чтобы потом сличить труп и фото – а вдруг не он?
Бывший заключенный камеры смертников Бутырской тюрьмы эсер В.Х. Бруновский, приговоренный к расстрелу, но избежавший смерти, потом вспоминал, что в 1920-е годы смертников неделями и месяцами «раскручивали» огпушники, собирая сведения о других людях. Но неважно, сообщали ли приговоренные ценную информацию или нет – их все равно в итоге расстреливали. Бруновский же просидел 3 года, но «стучать» не хотел, в итоге его чудом вытащили представители иностранных дипмиссий и помогли сбежать с семьей в Европу.
Поблажки Брежнева и Хрущева
В 50-70-е годы смертники получили больше времени на то, чтобы писать кассации и просьбы о помиловании. Х. М. Юнусов, который руководил одним из учреждений, где исполнялись смертные приговоры, вспоминал, что смертники не знали, куда именно они идут в день расстрела, однако многие догадывались, и часто умирали от разрыва сердца, даже не доходя до камеры.
Такие узники питались из общего со всеми заключенными котла, но им запрещалось приносить передачки, и их не выводили на прогулки. Прибыв в тюрьму, смертник направлялся к начальнику учреждения, который сообщал приговоренному о праве написать прошение о помиловании. Потом бумага отправлялась в прокуратуру, а далее по всем инстанциям. И пока обращение доходило до Москвы и там шли разбирательства – смертник оставался в живых.
Если же смертник был больным, потерял здоровье – его не расстреливали. Лечение проводилось вплоть до выздоровления, и проводились постоянные медосмотры. Потом, когда врачи решали, что заключенный выздоровел, снова назначали день исполнения приговора.
Смертники находились в одиночных казематах. Родные могли их посетить только в случае, если есть разрешение председателя Верховного Суда. Если просили, то им позволяли молиться. Правда, таких желающих, воспитанных в духе советского атеизма, было крайне мало. Если смертник просил выполнить пустячную просьбу, вроде последней сигаретки перед смертью – ее выполняли.
Инструкция тюремщиков не позволяла передавать родным и близким смертника ничего из его личных вещей. Однако если шла речь, например, о последнем фотоснимке сына для его матери, то тюремщики могли нарушить предписания. Видимо, после войны сердца людей несколько смягчились, и они уже перестали гнаться за неуклонным выполнением воли правительства, как то было в сталинские времена.
